Тед с лёгкостью представлял себе тот дом, в котором он мог бы жить. Их дом, где жила счастливая полная семья. Представляющийся ему во всех подробностях, не похожий ни на какие другие дома, особенный, как и люди, живущие в нём. Этот дом был его святыней, куда он входил только с чистой совестью. И никого и никогда не впускал внутрь.
В прихожей пахнет свежей краской, её пятна там и тут виднеются на стенах. На полу - коврик для ног, сшитый из множества разноцветных лоскутков. Вся обувь свалена в углу, тут есть и летние босоножки, и самые настоящие валенки, но, конечно, найти в этой куче так подходящие по погоде резиновые сапоги практически невозможно. На стене чуть криво прибита вешалка, на неё лихо нахлобучена шляпа, рядом висит полосатый шарф домашней вязки и диковатой расцветки.
Вверх по поскрипывающей лестнице, на второй этаж. Здесь располагается его спальня. Цвета стен почти не видно, все они чуть ли не сплошь обклеены рисунками, заметками, вырезками из газет и журналов, плакатами и постерами. Эта комната совсем не напоминает его настоящей, нынешней, но по-другому Тед её представить не может. Низковатый потолок, огромное окно, широкий подоконник, на котором сидеть удобнее, чем на стареньком потрёпанном кресле в углу. На этом подоконнике была проведена не одна бессонная ночь, наполненная образами и красками.
За стеной располагается спальня родителей. Там много колдографий. Люди на них глядят и со стены, и с полок, за уголком зеркала тоже нашлось место для карточки. Потолок в комнате - вещь самая примечательная. На нём широкими, аляповатыми мазками изображено небо. "Намалёвано", как насмешливо отзывается Тед, сам рисующий довольно неплохо. Но эту комнату он любит больше всех в доме, а на потолок смотрит с особенным чувством нежности. Солнце с потолка тоже как-будто пригревает в ответ, улыбается. У мамы даже солнце улыбается.
Внизу, дальше по коридору от прихожей, располагается кухня. Там по нескольку раз в день ведётся отчаянная борьба со сковородой. Любое приготовление пищи в доме Люпинов - это если не приключение, то очередной смелый эксперимент. Впрочем, так можно охарактеризовать любой день в этой обители. Здесь всегда по-праздничному шумно, весело, звук падения чего-то тяжёлого раздаётся чуть ли не поминутно, на кухне радостно бренчат и звенят столовые приборы и тарелки. Дом Люпинов никогда не познает тишины, покоя и гармонии, о котором так многие мечтают, но даёт взамен нечто гораздо более стоящее.
Из кухни доносятся голоса. Туда Тед никак не может пройти, как ни старался. Останавливался, как вкопанный, не в силах сделать последнего шага навстречу двери, повернуть ручку и войти. Он проклинал себя за эту слабость, ненавидел за трусость и отказывался признавать то, что знал в глубине души - ещё не время.
Тед отчётливо слышал голоса, мог разобрать, что они говорят. Даже жизнь его в этом доме он представлял с лёгкостью, будто и вправду вырос здесь. Но лишь на одно его воображение способно не было. Он не мог представить себя в кругу семьи, рядом с родителями. Да, он жил только этим миром, а порой - только в нём, но не мог стать с ним единым целым. Такой Тед, каким он есть на самом деле, озлобленный, резкий и потерянный, не мог войти в ту, другую, утопическую жизнь - ведь он сам в ней был совсем другим.
Внизу хлопнула дверь. Настоящая дверь, открыть которую проще простого, хоть по сто раз на дню дёргай за ручку. Вот только за этой дверью нет ничего, кроме очередного помещения. Тед вздрагивает и открывает глаза. Перед ним - потолок. Скучный, дощатый потолок его настоящей комнаты, так непохожей на ту, воображаемую. Тед долго смотрит в пустоту, затем вдруг порывисто встаёт с кровати и кидается к тумбочке. В каком-то лихорадочном состоянии выворачивает содержимое ящиков, наконец, выуживает несколько кистей и банки с красками. Хватает с тумбочки кружку с давно остывшим чаем и бросается к ванной, чтобы наполнить её водой. Перед глазами мелькают яркие, цветные образы, стоят широкие неаккуратные мазки. Отчётливо слышится запах свежей краски, ставший до боли знакомым.

Где-то очень далеко, хотя с другой стороны и очень близко, лежит волшебная страна. Там все немножко по-другому, не так, как у нас с вами. Жизнь там очень легка, и сейчас вы узнаете, почему.
Люди там ходят прямо по воздуху, и никому не нужно заботиться о пропитании и крыше над головой. Прогуливаясь между древесными кронами и кучевыми облаками, они лишь протягивают руку - и срывают наиболее спелые и сочные плоды с самых верхушек деревьев. А, протянув другую, набирают полную пригорошень облаков и вдоволь напиваются небесной воды. По вечерам они устраиваются у самых корней деревьев, где растут светящиеся грибы, разгоняющие ночной мрак. Ствол дерева порастает мхом, превращаясь в мягкую удобную постель, а спиной можно чувствовать прочность и тепло земли. Детям устраивают кроватки в дуплах, а соловьи поют им колыбельные, навевающие чудесные красочные сны о завтрашнем дне.
Люди эти - из племени кочевников, и всю жизнь они проводят в пути, и путь их легок. Правда, идут они всегда только в одну сторону. Туда, куда дует ветер да куда сердце зовет. И поэтому одна их сторона, всегда обращенная к солнцу, больше им пригрета и подрумянена, и кожа только там покрыта загаром.
Иногда по вечерам кочевники усжаиваются в круг и рассказывают друг другу разные сказки и предания. Самые необыкновенные истории рассказывают старики, и одна из них - легенда о соловьиных гнездах.
Однажды, рассказывают старики, соловьи начнут строить новые гнезда, донышка которых будут обращены к небу. И когда они закончат свою работу, мир перевернется. Небо окажется под ногами, и люди не будут больше ходить по воздуху. Они будут забираться как можно выше и устраивать жилища в корнях деревьев или вить гнезда в его ветвях, подражая соловьям. А кто сорвется, тот упадет в бесконечное небо и никогда не сможет вернуться обратно. И наступит Эра Страха, сменив Эру Беспечности, люди позабудут радость пути и легкость былого беззаботного существования. Пока старики рассказывают, дети притихают, жмутся друг к другу и поглядывают на соловьев - уж не начали ли те свою работу? Но соловьи знай себе поют - они точно знают, когда и что произойдет.
А еще знают они нечто, и вовсе людям неведомое. Знают они: недолго продлятся Темные Времена. Переплетут соловьи опять свои гнезда, и вновь пойдут люди по воздуху, да только совсем в другую сторону. А после наступит удивительная Эпоха, и как закончат вновь свою работу певчие предвестники перемен, люди встанут на твердую почву. А чувствовать под ногам землю - великое благо, ведь только тогда человек может почувствовать уверенность и силу, и только тогда может он в полной мере быть Человеком и прожить жизнь, Человека достойную. А соловью все так же и будут доступны воздушные просторы.
Вот и поет он весело и уверенно, потому что знает - хорошие времена всегда сменяют собой время скорби, и никогда не закончится этот вечный цикл Эпох, и без этого не возможна жизнь во Вселенной. И в этом и есть вся правда мира.

"Ты правда думаешь, что дружба может длиться дольше, чем одна жизнь?.."
Сперва приходилось очень нелегко. Когда жизнь начинается с чистого листа, совсем не чувствуешь облегчения или обновленности. Ребенок делает первые шаги навстречу своим будущим воспоминаниям, а когда их нет, ты знаешь, как ходить, но не помнишь, зачем. Каждый шаг - испытание. Каждый день - новый вопрос о том, готов ли я вновь начать жизнь.
В моем возрасте у людей уже есть та собственная маленькая вселенная, которую они создают для себя. Небольшой мирок, окружающий их, как крепость. Здесь есть люди, которых они выбирают для себя, здесь хранятся их улыбки и смех, лица, слова. Они неизменно присутствуют рядом и сопровождают тех, кто хранит их тени в своей памяти и сердце. Здесь есть ощущения, отпечатки и слепки каких-то моментов жизни. Так пахла та осень, таким был вкус этой книги, это я чувствовал, входя в ее дом. Здесь есть следы любимых мест, а любимые места тоже всегда рядом, их призраки окружают, придают миру полноту и позволяют каждому глядеть на него по-своему: отблески фонарей мерцают на воде точно так же, как в те вечера у того самого моста. У дома, где я отдыхал в самое счастливое лето в своей жизни, была похожая крыша, кто знает, может, и здесь я буду так же счастлив?.. Когда я все же отваживаюсь идти, хоть и боюсь, потому что не знаю, куда приду, иногда я чувствую нечто странное. Оно поднимается от солнечного сплетения, тает на языке, наполняет сознание неуловимы призраками. Наверное, я любил бывать здесь. Наверное, это место что-то значило для меня. Тогда я чувствую покой. Воспоминания не будоражат, воспоминания убаюкивают. Я могу свернуться, как в колыбели, а вокруг меня танцуют едва видимые тени прошлого. Это лишь хрупкая иллюзия того личного мира, но и это лучше, чем ничего.
А идти куда-то я все же по прежнему боюсь. Как рука в нерешительности замирает, когда открываешь чистую тетрадь и должен написать первое слово, так и я не решаюсь ступить шагу и запятнать чистый лист памяти неаккуратной кляксой.
Люди моего возраста могут возвращаться мыслями к событиям прошлого. Оставаясь наедине с собой, они погружаются в воспоминания о своей прошлой жизни. Я не могу думать ни о чем кроме того, что вижу сейчас, в данный момент. И поэтому боюсь одиночества.
Так же, как можно почувствовать привкус знакомого места на языке, можно почувствовать и смутно знакомых людей. Таких, как она. Не знаю, кем она была мне в прошлой жизни, но сейчас я люблю просто чувствовать ее присутствие. Она не плачет, как остальные, и, кажется, ни о чем не жалеет. Она тоже умеет молчать и чувствовать. И это очень хорошо.
Я не знаю, что будет завтра, но, думаю, это-то как раз и не изменится.
***
- Привет.
- Привет.
- Завтра опять здесь?
- Да, опять.
А дальше мы просто молчим, и лучше этого и быть ничего не может. Обычно белый лист принимает какие-то пастельные оттенки, нежные, почти незаметные. И это место постепенно обретает особое значение. А особое значение - это очень важно. Здесь я могу не бояться пустоты, здесь мне думается. У молчания тоже бывают разные интонации, но когда людям есть, о чем говорить, они этого не замечают. И здесь я могу вспоминать, каким было молчание в прошлый, а каким в позапрошлый раз. И иногда я не очень-то жалею о том, что даже после того, как жизнь моя началась заново, со мной ничего так и не произошло, чтобы заполнить память яркими образами. Они бы вытеснили молчание. Нам бы было, о чем поговорить.

Сегодня она была странной. Молчание было глухим, будто она просто захлопнулась от меня. Меня это беспокоило, и это тоже было нехорошо. Беспокойство вытесняет мягкие пастельные образы. Оно слишком запоминается.
А потом она повела меня на крышу. Раньше мы нигде больше не встречались, кроме нашего места, так что стало еще хуже - я удивился. А потом у меня осталось воспоминание. Самое настоящее, живое, дышащее красками, хотя, казалось бы, какие краски могут быть у ночного неба. Но надо мной сверкали звезды, внизу сияли огни города, а ветер дул в лицо. И все наполнялось яркими, насыщенными цветами. И я чувствовал восторг. А потом не мог заснуть до самого утра.
Я боялся все испортить и не говорил с ней об этом, хотя очень хотел. Но она заговорила сама.
- Тебе понравились звезды? Запомни это хорошенько, пожалуйста.
Она очень сильная, она не боится шагать, она же отвела меня на крышу. Но сейчас почему-то боялась. И я хотел подарить ей самое умиротворенное и тихое молчание, на какое был способен, но звездный свет еще отражался в зрачках, а дышалось глубоко и упоенно, как тогда, на свежем воздухе. Она не сердилась. Она даже как будто была рада. По-грустному рада.

Я узнал, насколько хороши могут быть воспоминания. Я стал шагать увереннее, и теперь уже у меня не оставалось сомнений, что она пришла ко мне из того далекого прошлого, которое будто бы принадлежало не мне. Я стал видеться с ней чаще и упиваться чувством знакомого.
Мы стали больше говорить. Хотя ее слова все больше походили на молчание.
***
Так уж получилось. Я уезжаю.
Я наконец-то понял, почему она так хорошо умела молчать. И почему не плакала и не сожалела. Она тоже всегда была здесь. Не приезжала навещать меня из далекого мира маленьких вселенных. У нее тоже такой не было. И я никогда ее не знал.
Это было странно. Осознавать, что единственное, что связывало тебя с прошлым, на самом деле никогда ему не принадлежало. Я чувствовал себя обманутым. Но знаете? Кто сказал, что лист может быть только один? Я ведь не помнил о своей прошлой жизни. И сейчас не помню. А уезжаю лишь потому, что новые воспоминания заново наполняют меня, как временно опустевший сосуд. Может, когда-то давным давно мы действительно знали друг друга и теперь встретились вновь, чтобы заново научиться жить и помнить.