Ребяты, будьте добренькие, регистрируйте ники только на русском языке.
Все англоязычные логины удаляются моментально из-за борьбы со спамерами.
Друзья БЗ
Погода
21-ый год после Пожара. Первый месяц Зеленых листьев.
Невыносимая жара нависла над землями племен.
Небо подернуто едва заметной дрожащей дымкой.
Дышать тяжело, кажется, будто сам воздух обжигает все внутренности.
Ни единого дуновения ветерка за неделю.
Ни единой капли дождя за последний месяц.
Дичь почти исчезла с земель четырех племен.
Котята и ученики на грани полного истощения.
И лишь Небесное племя наслаждается обилием добычи и прохладой источника,
что бьет у них в лагере.
Думаю, у всех есть любимые стихотворные произведения. Давайте поделимся ими и, быть может, кто-то найдет новый любимый стих с: *** Мой список:
Дон-Аминадо
ГОРОДА И ГОДЫ
Старый Лондон пахнет ромом, Жестью, дымом и туманом. Но и этот запах может Стать единственно желанным.
Ослепительный Неаполь, Весь пронизанный закатом, Пахнет мулями и слизью, Тухлой рыбой и канатом.
Город Гамбург пахнет снедью, Лесом, бочками и жиром, И гнетущим, вездесущим, Знаменитым добрым сыром.
А Севилья пахнет кожей, Кипарисом и вервеной, И прекрасной чайной розой, Несравнимой, несравненной.
Вечных запахов Парижа Только два. Они все те же: Запах жареных каштанов И фиалок запах свежий.
Есть чем вспомнить в поздний вечер, Когда мало жить осталось, То, чем в жизни этой бренной Сердце жадно надышалось!..
Но один есть в мире запах И одна есть в мире нега: Это русский зимний полдень, Это русский запах снега.
Лишь его не может вспомнить Сердце, помнящее много. И уже толпятся тени У последнего порога. *** С.А. Есенин.
Низкий дом с голубыми ставнями, Не забыть мне тебя никогда, - Слишком были такими недавними Отзвучавшие в сумрак года.
До сегодня еще мне снится Наше поле, луга и лес, Принакрытые сереньким ситцем Этих северных бедных небес.
Восхищаться уж я не умею И пропасть не хотел бы в глуши, Но, наверно, навеки имею Нежность грустную русской души.
Полюбил я седых журавлей С их курлыканьем в тощие дали, Потому что в просторах полей Они сытных хлебов не видали.
Только видели березь да цветь, Да ракитник, кривой и безлистый, Да разбойные слышали свисты, От которых легко умереть.
Как бы я и хотел не любить, Все равно не могу научиться, И под этим дешевеньким ситцем Ты мила мне, родимая выть.
Потому так и днями недавними Уж не юные веют года... Низкий дом с голубыми ставнями, Не забыть мне тебя никогда. *** Роберт Льюис Стивенсон. Вересковый мед.
Из вереска напиток Забыт давным-давно. А был он слаще меда, Пьянее, чем вино. В котлах его варили И пили всей семьей Малютки-медовары В пещерах под землей.
Пришел король шотландский, Безжалостный к врагам, Погнал он бедных пиктов К скалистым берегам. На вересковом поле На поле боевом Лежал живой на мертвом И мертвый - на живом.
Лето в стране настало, Вереск опять цветет, Но некому готовить Вересковый мед. В своих могилках тесных, В горах родной земли Малютки-медовары Приют себе нашли.
Король по склону едет Над морем на коне, А рядом реют чайки С дорогой наравне. Король глядит угрюмо: "Опять в краю моем Цветет медвяный вереск, А меда мы не пьем!"
Но вот его вассалы Приметили двоих Последних медоваров, Оставшихся в живых. Вышли они из-под камня, Щурясь на белый свет, - Старый горбатый карлик И мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому Их привели на допрос, Но ни один из пленных Слова не произнес. Сидел король шотландский, Не шевелясь, в седле. А маленькие люди Стояли на земле.
Гневно король промолвил: - Пытка обоих ждет, Если не скажете, черти, Как вы готовили мед! Сын и отец молчали, Стоя у края скалы. Вереск звенел над ними, В море - катились валы.
И вдруг голосок раздался: - Слушай, шотландский король, Поговорить с тобою С глазу на глаз позволь! Старость боится смерти. Жизнь я изменой куплю, Выдам заветную тайну! - Карлик сказал королю.
Голос его воробьиный Резко и четко звучал: - Тайну давно бы я выдал, Если бы сын не мешал! Мальчику жизни не жалко, Гибель ему нипочем. Мне продавать свою совесть Совестно будет при нем. Пускай его крепко свяжут И бросят в пучину вод, А я научу шотландцев Готовить старинный мед!
Сильный шотландский воин Мальчика крепко связал И бросил в открытое море С прибрежных отвесных скал. Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик... И эхом ему ответил С обрыва отец-старик.
-Правду сказал я, шотландцы, От сына я ждал беды. Не верил я в стойкость юных, Не бреющих бороды. А мне костер не страшен. Пускай со мной умрет Моя святая тайна - Мой вересковый мед! *** Динга.
Я продаю бесценные идеи в обмен на медь невзрачных мутных слов, Чтоб обратить слова мои к тебе и тебя воспеть, мой буйный Крысолов. Поскольку ты — фонтан лексем и звуков, а я до отвращения нема, Не выбраться из замкнутого круга, где мысль моя — моя же и тюрьма.
Мой разум жив, но заросла дорога его плодов к голодным ртам других, Не выбраться из мрачного острога, в грязи увязли робкие шаги. И речь моя отчаянно бескрыла, засушена, нелепа и мертва. Я столько лет от боли только выла, что вспомнить не смогу теперь слова.
А твой язык раздвоен, блещет ядом, что в малых дозах — лучшее из блюд, Твои слова — бесценная награда, я лишь за них тебя ещё люблю. Летучесть мысли, легкое порханье, уменье о неведомом сказать — Все это обращается стихами, как громом обращается гроза.
С тобой мы, верно, Моцарт и Сальери, ты — стрекоза, я — жалкий муравей. Раз воздается каждому по вере, то веры не найти твоей сильней. Мои молитвы в жаре сердца тают, Олимп к молчанью моему привык. Ты молишься, слова в миры сплетая, и боги понимают твой язык.
Но за одно тебе я благодарна: меня ты понимаешь даже так, Прощая мне и немощь, и бездарность, читая мысли с белого листа, В свои стихи мой бренный ум мешая, собой скрывая эту немоту. Всё то, чем я прерывисто дышала, ты без труда ухватишь на лету.
Пусть в центре моего немого сада кристальной речи бьёт твоей родник. Мне, кажется, и слов уже не надо, когда ты рядом, верный проводник. *** Снова Динга.
Все, наверное, знают - я, как сверхмощный скаут, Целый мир в рюкзаке за плечами легко таскаю. Он всё рос под меня, и со мной, как ты видишь, вырос - В нём дорожная пыль, полутьма, листопады, сырость.
Я держу там мышей, иногда залетают птицы, А колючая изгородь служит моей границей; Каждый раз раскрываясь как будто китайский веер, Мир меняет объемы, он жив, всех живых живее.
Его сложно назвать хоть каким-нибудь идеалом, Его снял скорей Триер, чем Вуди, допустим, Аллен, И когда я во сне захожу в ресторан у леса, Каждый третий - преступник, а каждый второй - повеса.
Допущенья и символы правят, конечно, балом, Там закат в душно-сером, а дождь в раскаленно-алом, И когда его капли мне падают на ладони, Мне мерещится - мир скоро в вязкой крови утонет.
Дирижабли и рельсы, пигмеи и великаны, В рюкзаке всё бушуют огромные океаны, Ну а если случайно я на ночь его открою, То воды на Земле станет больше примерно втрое.
Здесь бессмысленны карты, поскольку в моем сознаньи Мир меняет свои невозможные очертанья, Незаметно и исподволь, тихо, надежно, мерно, Каждый раз становясь для меня абсолютно верным.
Он совсем не похож на твой мир, что запрятан в кедах, В мягкой дымке волос и в футболках. Тот пахнет летом, Ну а этот - осенний, оскаленный дикий холод, Что узорами снежными мне на душе наколот.
Я боюсь столкновенья, боюсь, что твои поляны Мой разрушит циклон, что твои васильки увянут, И твоё беззаботное, нежно-живое слово Мои числа убьют, не смирившись, узнав иного.
Впрочем, всё как обычно - я выйду из дома в восемь, Застегну свой рюкзак, где сидит моя злая осень. И от мира, в котором нельзя никак быть согретым, Я направлюсь к тебе. И дышать буду только летом.
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полет. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран Про чёрную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав. Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Константин Симонов *** Тринадцать лет. Кино в Рязани, Тапер с жестокою душой, И на заштопанном экране Страданья женщины чужой;
Погоня в Западной пустыне, Калифорнийская гроза, И погибавшей героини Невероятные глаза.
Но в детстве можно всё на свете, И за двугривенный в кино Я мог, как могут только дети, Из зала прыгнуть в полотно.
Убить врага из пистолета, Догнать, спасти, прижать к груди. И счастье было рядом где-то, Там за экраном, впереди.
Когда теперь я в темном зале Увижу вдруг твои глаза, В которых тайные печали Не выдаст женская слеза,
Как я хочу придумать средство, Чтоб счастье было впереди, Чтоб хоть на час вернуться в детство, Догнать, спасти, прижать к груди...
*** Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера. Жди, когда из дальних мест Писем не придет, Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь, Не желай добра Всем, кто знает наизусть, Что забыть пора. Пусть поверят сын и мать В то, что нет меня, Пусть друзья устанут ждать, Сядут у огня, Выпьют горькое вино На помин души... Жди. И с ними заодно Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь, Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: - Повезло. Не понять, не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой,- Просто ты умела ждать, Как никто другой.
Потом еще покидаю. А это все - школьная программа оо "Уютные" стихотворения, навевает всякое хд
Сообщение отредактировал Дымка - Вторник, 04.02.2014, 23:13
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полет. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
"Война, Ваша Светлость, пустая игра. Сегодня -- удача, а завтра -- дыра..."
Песнь об осаде Ла-Рошели
Генерал! Наши карты -- дерьмо. Я пас. Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге. И Экватор шире, чем ваш лампас. Потому что фронт, генерал, на Юге. На таком расстояньи любой приказ превращается рацией в буги-вуги.
Генерал! Ералаш перерос в бардак. Бездорожье не даст подвести резервы и сменить белье: простыня -- наждак; это, знаете, действует мне на нервы. Никогда до сих пор, полагаю, так не был загажен алтарь Минервы.
Генерал! Мы так долго сидим в грязи, что король червей загодя ликует, и кукушка безмолвствует. Упаси, впрочем, нас услыхать, как она кукует. Я считаю, надо сказать мерси, что противник не атакует.
Наши пушки уткнулись стволами вниз, ядра размякли. Одни горнисты, трубы свои извлекая из чехлов, как заядлые онанисты, драют их сутками так, что вдруг те исторгают звук.
Офицеры бродят, презрев устав, в галифе и кителях разной масти. Рядовые в кустах на сухих местах предаются друг с другом постыдной страсти, и краснеет, спуская пунцовый стяг, наш сержант-холостяк.
___
Генерал! Я сражался всегда, везде, как бы ни были шансы малы и шатки. Я не нуждался в другой звезде, кроме той, что у вас на шапке. Но теперь я как в сказке о том гвозде: вбитом в стену, лишенном шляпки.
Генерал! К сожалению, жизнь -- одна. Чтоб не искать доказательств вящих, нам придется испить до дна чашу свою в этих скромных чащах: жизнь, вероятно, не так длинна, чтоб откладывать худшее в долгий ящик.
Генерал! Только душам нужны тела. Души ж, известно, чужды злорадства, и сюда нас, думаю, завела не стратегия даже, но жажда братства: лучше в чужие встревать дела, коли в своих нам не разобраться.
Генерал! И теперь у меня -- мандраж. Не пойму, отчего: от стыда ль, от страха ль? От нехватки дам? Или просто -- блажь? Не помогает ни врач, ни знахарь. Оттого, наверно, что повар ваш не разбирает, где соль, где сахар.
Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик. Это -- месть пространства косой сажени. Наши пики ржавеют. Наличье пик -- это еще не залог мишени. И не двинется тень наша дальше нас даже в закатный час.
___
Генерал! Вы знаете, я не трус. Выньте досье, наведите справки. К пуле я безразличен. Плюс я не боюсь ни врага, ни ставки. Пусть мне прилепят бубновый туз между лопаток -- прошу отставки!
Я не хочу умирать из-за двух или трех королей, которых я вообще не видал в глаза (дело не в шорах, но в пыльных шторах). Впрочем, и жить за них тоже мне неохота. Вдвойне.
Генерал! Мне все надоело. Мне скучен крестовый поход. Мне скучен вид застывших в моем окне гор, перелесков, речных излучин. Плохо, ежели мир вовне изучен тем, кто внутри измучен.
Генерал! Я не думаю, что ряды ваши покинув, я их ослаблю. В этом не будет большой беды: я не солист, но я чужд ансамблю. Вынув мундштук из своей дуды, жгу свой мундир и ломаю саблю.
___
Птиц не видать, но они слышны. Снайпер, томясь от духовной жажды, то ли приказ, то ль письмо жены, сидя на ветке, читает дважды, и берет от скуки художник наш пушку на карандаш.
Генерал! Только Время оценит вас, ваши Канны, флеши, каре, когорты. В академиях будут впадать в экстаз; ваши баталии и натюрморты будут служить расширенью глаз, взглядов на мир и вообще аорты.
Генерал! Я вам должен сказать, что вы вроде крылатого льва при входе в некий подъезд. Ибо вас, увы, не существует вообще в природе. Нет, не то чтобы вы мертвы или же биты -- вас нет в колоде.
Генерал! Пусть меня отдадут под суд! Я вас хочу ознакомить с делом: сумма страданий дает абсурд; пусть же абсурд обладает телом! И да маячит его сосуд чем-то черным на чем-то белом.
Генерал, скажу вам еще одно: Генерал! Я взял вас для рифмы к слову "умирал" -- что было со мною, но Бог до конца от зерна полову не отделил, и сейчас ее употреблять -- вранье.
___
На пустыре, где в ночи горят два фонаря и гниют вагоны, наполовину с себя наряд сняв шутовской и сорвав погоны, я застываю, встречая взгляд камеры Лейц или глаз Горгоны.
Ночь. Мои мысли полны одной женщиной, чудной внутри и в профиль. То, что творится сейчас со мной, ниже небес, но превыше кровель. То, что творится со мной сейчас, не оскорбляет вас.
___
Генерал! Вас нету, и речь моя обращена, как обычно, ныне в ту пустоту, чьи края -- края некой обширной, глухой пустыни, коей на картах, что вы и я видеть могли, даже нет в помине.
Генерал! Если все-таки вы меня слышите, значит, пустыня прячет некий оазис в себе, маня всадника этим; а всадник, значит, я; я пришпориваю коня; конь, генерал, никуда не скачет.
Генерал! Воевавший всегда как лев, я оставляю пятно на флаге. Генерал, даже карточный домик -- хлев. Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге. Для переживших великий блеф жизнь оставляет клочок бумаги.[r]
Старый конквистадор Углубясь в неведомые горы, Заблудился старый конквистадор, В дымном небе плавали кондоры, Нависали снежные громады. Восемь дней скитался он без пищи, Конь издох, но под большим уступом Он нашел уютное жилище, Чтоб не разлучаться с милым трупом. Там он жил в тени сухих смоковниц Песни пел о солнечной Кастилье, Вспоминал сраженья и любовниц, Видел то пищали, то мантильи. Как всегда, был дерзок и спокоен И не знал ни ужаса, ни злости, Смерть пришла, и предложил ей воин Поиграть в изломанные кости.
Думы Зачем они ко мне собрались, думы, Как воры ночью в тихий мрак предместий? Как коршуны, зловещи и угрюмы, Зачем жестокой требовали мести? Ушла надежда, и мечты бежали, Глаза мои открылись от волненья, И я читал на призрачной скрижали Свои слова, дела и помышленья. За то, что я спокойными очами Смотрел на уплывающих к победам, За то, что я горячими губами Касался губ, которым грех неведом, За то, что эти руки, эти пальцы Не знали плуга, были слишком тонки, За то, что песни, вечные скитальцы, Томили только, горестны и звонки, За все теперь настало время мести. Обманный, нежный храм слепцы разрушат, И думы, воры в тишине предместий, Как нищего во тьме, меня задушат.
Выбор Созидающий башню сорвется, Будет страшен стремительный лет, И на дне мирового колодца Он безумье свое проклянет. Разрушающий будет раздавлен, Опрокинут обломками плит, И, Всевидящим Богом оставлен, Он о муке своей возопит. А ушедший в ночные пещеры Или к заводям тихой реки Повстречает свирепой пантеры Наводящие ужас зрачки. Не спасешься от доли кровавой, Что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право — Самому выбирать свою смерть.
Мне снилось Мне снилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом. Когда мы сказали — довольно? Давно ли, и что это значит? Но странно, что сердцу не больно, Что сердце не плачет. Бессильные чувства так странны, Застывшие мысли так ясны, И губы твои не желанны, Хоть вечно прекрасны. Свершилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом.
Из переводов - Игрушки мертвой (Готье)
Скончалась маленькая Мэри, И гроб был узким до того, Что, как футляр скрипичный, в двери Под мышкой вынесли его. Ребёнка свалено наследство На пол, на коврик, на матрац. Обвиснув, вечный спутник детства, Лежит облупленный паяц. И кукла только из-за палки, Что в ней запрятана, бодрей; Как слёзы на картоне жалки, Струясь из бисерных очей. И возле кухни позабытой, Где ласковых тарелок ряд, Имеет вид совсем убитый Бумажных горсточка солдат. И музыкальная шкатулка Молчит, но если заведут Её опять, то странно гулко В ней вздохи грустные растут. Ах! Слышно головокруженье В мотиве: «Мамочка, не ты ль?» Печальная, как погребенье, Звенит «Уланская Кадриль». Как больно сердце замирает И слёзы катятся, когда Donna è mobile вздыхает И затихает навсегда. И, погружаясь в сон недужный, Всё спрашиваешь: неужель Игрушки ангелам не нужны И гроб обидел колыбель?
И вообще... *шаркнула ножкой* Пушкина люблю. Лермонтова. Фета. Есенина.
Безмолвное море, лазурное море, Стою очарован над бездной твоей. Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью, Тревожною думой наполнено ты. Безмолвное море, лазурное море, Открой мне глубокую тайну твою. Что движет твое необъятное лоно? Чем дышит твоя напряженная грудь? Иль тянет тебя из земныя неволи Далекое, светлое небо к себе?.. Таинственной, сладостной полное жизни, Ты чисто в присутствии чистом его: Ты льешься его светозарной лазурью, Вечерним и утренним светом горишь, Ласкаешь его облака золотые И радостно блещешь звездами его. Когда же сбираются темные тучи, Чтоб ясное небо отнять у тебя - Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь, Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу... И мгла исчезает, и тучи уходят, Но, полное прошлой тревоги своей, Ты долго вздымаешь испуганны волны, И сладостный блеск возвращенных небес Не вовсе тебе тишину возвращает; Обманчив твоей неподвижности вид: Ты в бездне покойной скрываешь смятенье, Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
Воспоминание (Прошли, прошли вы...) Прошли, прошли вы, дни очарованья! Подобных вам уж сердцу не нажить! Ваш след в одной тоске воспоминанья! Ах! лучше б вас совсем мне позабыть!
К вам часто мчит привычное желанье - И слез любви нет сил остановить! Несчастие - об вас воспоминанье! Но более несчастье - вас забыть!
О, будь же грусть заменой упованья! Отрада нам - о счастье слезы лить! Мне умереть с тоски воспоминанья! Но можно ль жить,- увы! и позабыть!
Джордж Байрон
Даме, которая спросила, почему я весной уезжаю из Англии Как грешник, изгнанный из рая, На свой грядущий темный путь Глядел, от страха замирая, И жаждал прошлое вернуть. Потом, бродя по многим странам, Таить учился боль и страх, Стремясь о прошлом, о желанном Забыть в заботах и делах, - Так я, отверженный судьбою, Бегу от прелести твоей, Чтоб не грустить перед тобою, Не звать невозвратимых дней, Чтобы, из края в край блуждая, В груди своей убить змею. Могу ль томиться возле рая И не стремиться быть в раю!
Не вспоминай… Не вспоминай тех чудных дней Что вечно сердцу будут милы, - Тех дней, когда любили мы. Они живут в душе моей. И будут жить, пока есть силы - До вечной — до могильной тьмы. Забыть… Все, что связало нас? Как слушал я стук сердца страстный, Играя золотом волос… Клянусь, я помню, как сейчас, Твой томный взор, твой лик прекрасный, И нежных уст немой вопрос. Как льнула ты к груди моей, И глаз твоих полупризыв, Полуиспуг — будил желанье… И мы сближались все тесней, Уста к устам, весь мир забыв, Чтоб умереть в одном лобзаньи!.. Потом склоняла ты чело, И глаз лазуревую негу Густых ресниц скрывала сень, Она — как ворона крыло, Скользя по девственному снегу, - На блеск ланит кидали тень… Вчера пригрезилась во сне Любовь былая наша мне… И слаще было сновиденье, Чем в жизни новой страсти пыл; Сиянье глаз иных — затмил Твой взор в безумьи наслажденья. Не говори ж, не вспоминай Тех дней, что снов дарят нам рай, Тех дней, что сердцу будут милы, Пока нас не забудет свет, Как хладный камень у могилы, Вещающий, что нас уж нет!..
Д. Китс (Как вы поняли оригинал и перевод, найденный на просторах интернета. Есть ли смысл говорить, что мне больше нравится оригинал?)
TO MRS. REYNOLDS`S CAT Cat! Who hast passed the grand climacteric, How many mice and rats hast in the days Destroyed? How many tit-bits stolen? Gaze With those bright languid segments green, and prick Those velvet ears – but prithee do not stick Thy latent talons in me, and up-raise Thy gentle mew, and tell me all thy frays Of fish and mice, and rats and tender chick. Nay, look not down, nor lick thy dainty wrists – For all the wheezy asthma, and for all Thy tail’s tip is nicked off, and though the fists Of many a maid have given thee many a maul, Still is that fur as soft as when the lists In youth thou enteredst on glass-bottled wall
Что, котик? Знать, клонится на закат Звезда твоя? А сколько душ мышиных Сгубил ты? Сколько совершил бесчинных Из кухни краж? Зрачков зеленых взгляд Не потупляй, но расскажи мне, брат, О юных днях своих, грехах и винах: О драках, о расколотых кувшинах, Как ты рыбачил, как таскал цыплят. Гляди бодрей! Чего там не бывало! Пускай дышать от астмы тяжело, Пусть колотушек много перепало, Но шерсть твоя мягка, всему назло, Как прежде на ограде, где мерцало Под лунным светом битое стекло.
Сообщение отредактировал Вертихвост - Четверг, 13.02.2014, 10:38
Наверное, все когда-либо читали это стихотворение. Я учила его в пятом классе, но оно единственное мне так запомнилось, что я до сих пор помню каждую строчку.
А.С. Пушкин "Узник"
Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой, Мой грустный товарищ, махая крылом, Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно, Как будто со мною задумал одно. Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер... да я!...»
Сообщение отредактировал Федька - Вторник, 01.07.2014, 05:32
Мир, говорят, сгорит в огне. Иль станет льдом. Вкус страсти я познал вполне - Пожалуй, мир сгорит в огне. Но если дважды гибель ждет, То ненависть, познав сполна, Я знаю, как смертелен лед - Боюсь, зима Нас всех убьет.
Роберт Фрост
Роберт Ли Фрост. Огонь и лед. Some say the world will end in fire; some say in ice. From what I've tasted of desire I hold with those who favor fire. But if it had to perish twice, I think I know enough of hate To know that for destruction ice Is also great And would suffice.
Одни: "Мир кончится в огне!"; Другие: "Нет! Во льду! И если б выбрать дали мне, Я б предпочел сгореть в огне. Но если дважды ждать беду, Надеюсь, злости, чтоб прозреть Теперь довольно я найду, Что этот хрупкий мир стереть По силам также льду, Что лед достаточно велик, Чтоб Землю превратить в ледник.
Одни: "Мир кончится в огне!"; "Нет-нет! Во льду! И если б выбрать дали мне, Я б предпочел гореть в огне. Но если дважды ждать беду, Надеюсь, злости, чтоб понять В себе достаточно найду, Что мир сломать По силам льду.
Одни: "Мир кончится в огне!" -"Нет, - сгубит лёд!" Коль страсти пыл известен мне, Я б предпочёл гореть в огне. Но если дважды гибель ждёт, Сколь хрупок мир, могу понять, Познавши ненависти лёд: Чтоб мир сломать И лёд сойдёт.
Огонь и Лед Роберт Ли Фрост Разные переводы разных авторов у каждого свои нотки звучания
Дата: Понедельник, 19.01.2015, 03:42 | Сообщение # 14
Группа: Удаленные
Тучка, да вот представь. А еще мы в садике учили какую-то сказку в стихах... на утреннике показывали. Весь номер без единой подсказки умудрились рассказать))) но нас много было.
Последняя чаша - прощанье - вино золотое, В молчанье по кругу серебряный кубок идет. Hикто не вернется из этого боя, Последнюю песню сегодня певец допоет.
В бой через смерть страшен путь и далек, Песня замрет в тишине. Когда менестрель берет в руки клинок, Лютня сгорает в огне.
В битве равны перед Смертью сказитель и воин. Рука менестреля обнимет меча рукоять, В глазах - обреченность, но бледные лица спокойны. Война на пороге, но в битве им не устоять.
Поет менестрель - голос чист и высок, Песня звенит в тишине. Когда менестрель берет в руки клинок, Лютня сгорает в огне.
Пусть обучали науке владенья оружьем, Все же певцу не под силу воителем стать. Меч менестрелю держать тяжело и ненужно, Еще тяжелее его для убийства поднять.
Рыцари песни и дальних дорог Гибнут в жестокой войне. Когда менестрель берет в руки клинок, Лютня сгорает в огне.
Окончился пир, и допета последняя песня. Железные струны в последний раз гладит ладонь. "Пора" - на пороге застыл в ожидании вестник, И бережно лютню певец опускает в огонь.
Чисто и звонко зарю поет рог, Порванной вторя струне. Когда менестрель берет в руки клинок, Лютня сгорает в огне...